Галина Акбулатова
Пьеса-расследование
? Акбулатова Г.Г., 2007
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
АВТОР (в отличие от остальных действующих лиц – подлинный, с паспортными данными).
Режиссер. Особые приметы: темные очки и желтая блуза Маяковского. Привычное состояние – сидеть за столиком и что-нибудь попивать.
Особа: гипсовая лангетка на руке. Привычное состояние – стоять перед сидящим режиссером (за исключением тех случаев, когда режиссер предлагает сесть).
Официант. Особая примета: отсутствие лица
Критик. Особая примета: затянут в кожу
А также:
Массовка
Примечание: главные роли – Режиссера и Особы, Актрисы и Поэта – в зависимости от ситуации могут исполнять одни и те же актеры
Картина первая
Зал театра-кафе. За столиками посетители: едят и пьют. Из-за крайнего столика встает АВТОР, выходит в центр зала.
АВТОР. Уважаемые господа! Я, Галина Акбулатова, хочу представить вам авторский театр имени Константина Треплева.
Сын киевского мещанина и преуспевающей столичной актрисы, Константин Гаврилович отверг материнский театр, в котором говорят одно, думают другое, а делают третье. В театре Константина Треплева слово равнялось мысли и чувству, а его актеры были самые обычные люди, потому что в каждом человеке молодой драматург видел уникальный театр, имеющий право быть представленным публике.
Разумеется, такой театр нуждался в свободе и поощрении. Чтобы человек поверил в себя, в то, что он может быть интересен для другого.
К величайшему сожалению, даже близкие драматургу люди старались убить в нем эту свободу: его дар, неподвластный веяньям моды и сиюминутным желаниям публики, нес угрозу их старому, отжившему театру, их привычной жизни.
На современном материале я исследую историю смерти уникального драматурга. На мой взгляд, это было не самоубийство, а жестокое, обдуманное убийство. Ведь со времен Шекспира люди старого театра владеют в совершенстве искусством убивать и не оставлять при этом улик. Во времена господина Треплева самым изысканным средством устранения противника считалось доведение до самоубийства. Что и произошло 17 октября 1896 года в Петербурге на сцене Александринского театра во время премьеры пьесы «Чайка». Именно данная пьеса и стала для меня одной из главных улик убийства драматурга.
Впрочем, дело это весьма запутанное, тем более, вмешалась любовь. Так что последнее слово, господа, за вами: именно вам придется решать – было ли это убийство драматурга или все-таки самоубийство?
Итак, представление начинается. И начинается оно, увы, не со свободного театра Драматурга, а как это водится у нас до сих пор, – с тоталитарного театра Режиссера.
АВТОР возвращается на свое место.
Картина вторая
Режиссер (встает из-за своего столика, потягивается). Люди, львы, орлы и куропатки… Брр… Холодно… Холодно, пусто, страшно… Я – чайка… Я – чайка… Я – чайка… Бред какой-то… Официант!
Появляется с подносом официант, ставит на стол Режиссера закуску, графинчик с водкой, рюмку.
Режиссер (официанту). Вот за что люблю тебя – за догадливость! (Наливает рюмку, залпом выпивает).
Официант. Как же-с… Знаем ваши вкусы… Не первый год знакомы…
Режиссер. Ты ведь, кажется, когда-то играл у меня… (Выпивает вторую рюмку.)
Официант. Да-с… Прошел вашу школу… Я, если помните, все на выходах был… Так сказать – «Чего изволите-с…»
Режиссер (заправляет за ворот салфетку, готовится к пиршеству). Ну что, у тебя неплохо получается… Совсем неплохо… (Напевает.) «В парке Чаир распускаются розы…»
В зале слышится: «Официант!» Официант раскланивается и удаляется. В это время мимо столика Режиссера цепочкой проходят люди-тени – кто с палочкой, кто в черных очках слепца, кто явный бомж… Они тянут к Режиссеру руки, что на международном языке нищих означает: «Подайте, Христа ради…»
Режиссер. …И мальчики кровавые в глазах… Это называется – допился… Кыш! Кыш!
Люди-тени послушно уходят, за своими столиками снимают маскарад, превращаются в обычных людей.
Режиссер. Нет, надо с этим кончать… Надо найти ясную, определенную цель… Для чего мы ставим, играем, пишем, живем… Без знания этой цели мы заблудимся, и наш талант нас же и погубит… Мгм… Откуда это? А-а… Кажется, Дорн… Ну, здорово, приятель! Давненько я тебя не слышал…
Перед Режиссером появляется Особа: ее левая рука в лангетке, правой она протягивает Режиссеру папку.
Режиссер. Здесь не подают…
Особа кладет папку на стол, берет стоящую перед режиссером рюмку, залпом выпивает.
Режиссер. Это что еще за шуточки?
Особа. Простите… Извините… Сама не понимаю, что делаю…
Режиссер. И давно это у тебя?
Особа. Да вот, как руку сломала, так и началось…
Режиссер. И где же тебя так угораздило?
Особа. Просто поскользнулась – упала – очнулась в гипсе…
Режиссер. Просто так не падают и руки не ломают (Наливает водки, выпивает, закусывает).
Особа покашливает, чтобы напомнить о себе.
Режиссер. Я вообще-то занят.
Особа. Я вообще-то тоже не свободна… Я к вам по делу… (кладет папку ближе к Режиссеру.)
Режиссер (с отвращением глядя на папку). Что это?
Особа. Пьеса.
Режиссер. Зачем?
Особа. Это моя пьеса. Я написала.
Режиссер. Тебе что, делать больше нечего?
Особа. Вы же сами говорили: нет хороших пьес…
Режиссер. И ты решила закрыть собой брешь… А я-то думал, куда это наша сочинительница запропала… Аж на целых девять месяцев… Да… девять месяцев, две недели и пять дней…
Особа. Вы даже сосчитали!
Режиссер. Да нет. Как-то само собой вышло (Берет папку, взвешивает в руке). Ничего себе пьеска… Трагедь, небось?
Особа. Диалог.
Режиссер. И про что же твой… «диалог»?
Особа. Про это…
Режиссер. Про что – про «это»?
Особа. Ну… про это самое…
Режиссер (публике). Ох, уж мне эти начинающие…
Особа (тянется к модным затемненным очкам режиссера.) У вас новые очки… Можно померить?
Режиссер. Это мужская оправа…
Особа. Ну и что… Я, может… имидж хочу сменить.
Режиссер. Давно пора.
Особа. И что вы мне посоветуете?
Режиссер. Перейти на характерные роли… Например, какой-нибудь стервы.
Особа. Так я и пытаюсь… Партнера вот только нет.
Режиссер. А зачем он тебе? Ты и сама на все руки от скуки.
Особа. Ну как же – нужен диалог. Я – ему реплику, он – мне…
Режиссер. Ну-ну… (С аппетитом ест.)
Особа. Вкусно?
Режиссер. Вкусно. А ты, конечно, как всегда голодная? (Громко, в зал.) Официант!
Появляется Официант.
Официант. Чего изволите-с, господин Режиссер?
Режиссер. Принеси жаркое и еще один прибор…
Официант. Слушаю-с…
Уходит.
Особа. Как он перед вами прогибается…
Режиссер. Знает, перед кем прогибаться. Вот перед тобой не будет…
Особа. Это почему же?
Режиссер. У тебя харизмы нет. А в наше время харизма важнее денег. За харизму могут и бесплатно покормить…
Особа (смеется). Зато у меня вместо этой вашей хари… пардон, харизмы… – лицо…
Режиссер. Как была язва, так и осталась…
Появляется официант. Ставит прибор и жаркое на стол.
Официант (Режиссеру). Что-нибудь прикажете-с еще?
Режиссер. Да… Сладенького… Каких-нибудь пирожных… Только попозже…
Официант удаляется.
Режиссер (подвигает Особе тарелку.) Ешь…
Особа (жадно ест). Так вы прочитаете?
Режиссер. Я же сказал, что занят… У меня три спектакля, два выезда, съемки…
Особа (отодвигает тарелку, встает). Хозяин-барин… Только, я думаю, не все так заняты, и кое-кому будет интересно узнать про Это… (Хочет взять со стола пьесу, но режиссер придерживает папку.).
Режиссер. Ох, и торопыга… Все торопишься, торопишься… Вот и доторопилась… (Кивает на руку в гипсе.)
Особа с силой дергает папку и, не удержавшись, падает.
Режиссер. О, Господи! Да что же это за наказанье такое! (Хлопает Особу по щекам.) Слава Богу, очнулась! (Ощупывает руку Особы.) Где больно? Здесь? Здесь?
Особа (прижимает к себе руку в лангетке). Ммм… Ммм…
Режиссер. Ты можешь по-человечески сказать?
Особа. Ммм… Ммм…
Режиссер помогает Особе подняться, усаживает на стул, дает воды.
Режиссер. Да успокойся ты, прочитаю я твою пьесу.
Особа (перестает стонать). Прямо… сейчас?
Режиссер. Да, да, прямо здесь и сейчас… Полистаем, почитаем, посмотрим… Что ты там сочинила… «про это»…
АВТОР (встает, объявляет): Пьеса «Про это». Сцена первая (Садится.).
Особа и Режиссер натягивают маски Актрисы и Поэта, выходят в центр кафе.
«Про это». Сцена первая
Актриса (Поэту). Воскреси – свое дожить хочу! …Не чье-то, не чужое, не награбленное, а свое – маленькое, крошечное, но такое… Такое… без чего недоношенные младенцы погибают, когда олигархи отключают свет…
Ремарка: Режиссер (в сторону). Кошмар!
Актриса. Воскреси! Ведь «любовь любому рожденному дадена»…
Поэт. Любовь? Любовь – это мгновение… Красивое, захватывающее, но, увы, мгновение…
Актриса. Но, кажется, ради этого мгновения люди и живут… Я не знаю человека, который не мечтал бы о любви…
Поэт. Еще бы! Это редкое наслаждение… Редчайшее… Мало что может сравниться с ним…
Актриса. Но почему?.. «Кроме любви твоей мне нету солнца»…
Поэт. А потому. Моя Муза этого не захочет…
Актриса. Но ведь вы говорили, что я и только я ваша Муза…
Поэт. Ну, разумеется… Но она… Она… Как бы тебе это сказать… Она – главная, а ты …
Актриса. Что – «я»? Ну говорите, говорите…
Поэт. Ты, разумеется, тоже Муза, раз тебя папа с мамой так назвали… Но… другая… Дневная, что ли…
Актриса. А-а-а… Это про то, что ночная кукушка всегда дневную перекукует…
Поэт. Ты что, ревнуешь?
Актриса. Конечно. Она же женщина…
Поэт. Ты заблуждаешься. Женщина – это ты. И те… (Кивает в сторону зала; с подтекстом.) которые на улице… А она… Она – просто Муза, и этим все сказано.
Актриса. Но… Муза тоже хочет быть женщиной. Хотя бы иногда.
Поэт. Да она уже старенькая, моя Муза… А когда-то… (Уходит в воспоминания.) Когда-то прямо с ума сходил… До чего хороша была!
Актриса (с плохо скрытой завистью). Ревновали небось?
Поэт. Еще как! (Растроганно.) Моя Муза… Музочка… (Задумывается.)
Актриса. Я вас тоже ревную.
