ОЛЕГ. Мы сами решим, что нам нафиг, а что пофиг. Как там у тебя – ОК? Прикиньте, пацаны – баба умереть хочет. Нормально, да? А давай мы тебе поможем? Давай? Пацаны? Поможем девушке?
ВОВА. Легко!
ПАША. А ты как хочешь – совсем или временно? Так сказать, смертельно заебаться? (Ржёт один).
ЮЛЯ. Пацаны. Пожалуйста… (Олег сдавливает ей горло).
ОЛЕГ. Молчи, женщина… Короче, Пашок, Вован, идём в тот дом, что намечали. Этих берём с собой. С этой (Кивает на Юлю) всё ясно, более-менее. Поебём – посмотрим. А вот с тобой, Маша, всё непросто. Да?
МАША. Пацаны. Отпустите нас…
ЮЛЯ. Пожалуйста…
ОЛЕГ. Непросто, непросто… Да ладно тебе, Маш. Ты же умирать собралась? Так ведь? А? Ну и всё. Всё нормально. Мы тебе поможем. Всё ништяк. И ты нам поможешь. Мне вот интересно пообщаться – прикинь? Ты же меня на хуй не пошлёшь, правда? Ты же всё равно умрёшь, так какая разница, да? Чё, не поможешь пацанам? Мы же тебе поможем. Ну? Вот и ништяк. (Подходит к Маше и бьёт кулаком в лицо). Не нравишься ты мне, сука. Пиздец как не нравишься. Что-то ты смотришь борзо. Ты крутая, мать? А? Ты крутая? Давай пообщаемся, а? Ты крутая, я тя спросил?
МАША. Нет…
ОЛЕГ. И всё тогда! Молчи тогда, морду в пол – и вперёд! А короче, если кто пискнет – зарою, сука. Поняли? Поехали. Давайте, девочки, давайте…
Уходят. Затемнение.
5.
Маша и Юля на заднем сидении машины. У Юли серьёзно рассечена бровь, но кровь уже не идёт. Маша смотрит в окно.
МАША. Ну, ты как, Юль? Нормально?
ЮЛЯ. Более-менее…
МАША. Чёрт…
ЮЛЯ. Ты чего, Маш?
МАША. Блин… идиотство всё это. Уродство и идиотство.
ЮЛЯ. Ты о чём?
МАША. Знаешь, у меня был знакомый… он говорил, что всё на свете делается, чтобы человек изменился. Всё-всё, прикинь?
ЮЛЯ. И что?
МАША. Ты изменилась?
ЮЛЯ. Я?
МАША. Да.
ЮЛЯ. А ты?
МАША. Я первая спросила.
ЮЛЯ. Да… как-то… не знаю… (Трогает разбитую бровь). Наверное…
МАША. Я не про лицо твоё… Я про другое. Ты внутри что-нибудь поняла?
ЮЛЯ. Что?
МАША. (Кричит). Что ты – дура, мать твою! Что твоя теория абсолютно верна, но так же абсолютно для тебя не подходит! Что незабудки тебе надо собирать! Гербарий, блин! Крючком вязать, макраме всякое! А не по дачным массивам шляться в поисках добычи! Бонни и Клайд, блин!
ЮЛЯ. Маш… успокойся… что ты… что ты орёшь на меня? (Тоже кричит). А я с какого рожна вообще туда попёрлась, а?! С кем за компанию, а?! Не с тобой?! Ты у нас вроде главный мертвец-креативщик? Не ты?! Кто у нас с ветки решил сорваться, мир посмотреть, себя показать?! Ты-то сама как? Изменилась?
МАША. Юль…
ЮЛЯ. Чего?
МАША. Ну ладно… хорош…
ЮЛЯ. Ты достала меня за сегодня, сестра. Меня изнасиловали, морду разбили, чуть не грохнули – и ты меня спрашиваешь, изменилась ли я? Ладно, я тебе отвечу. Не-а. Ни фига не изменилась. Потому что не хочу. Потому что, может моя теория – а на самом деле это не теория, и не жизненная позиция, а мечта просто – и неприменима ко мне, я всё равно хочу, чтобы была применима. Потому что так, как я сказала – всё равно правильно, потому что так надо, хоть раз в жизни, чтобы душу отвести. Потому что нельзя вот так, всю жизнь, как… как вот эти с нами… как эти суки с нами… (Плачет). Давай их найдём, а? Мы же их найдём? Мы же завтра в офис придём, а Николай Константинович спросит – как дела, а мы ему скажем, а у него есть знакомые бандиты и мы их найдём, да? Машк, ну давай так сделаем, мы же можем так сделать. Да?
МАША. Да ну их… кого искать-то? Почему «их»? Он один остался, который сбежал. Пошёл он в задницу. Сам сопьётся и сдохнет. Как большинство.
ЮЛЯ. Нет, ну надо же делать что-то…
МАША. Знаешь что? Ты, видимо, всё-таки немного изменилась, если хочешь что-то делать, а не мечтать. Давай, я тебе совет дам – купи себе пистолет, хотя бы газовый, приди завтра в офис, и когда Николай Константинович тебя спросит, откуда у тебя фингал под глазом и бровь нараспашку, двинь ему рукояткой в глаз. А потом выйди на улицу, ограбь киоск какой-нибудь, или машину угони, и езжай к чёртовой матери. И играй дальше какое-то время во что хочешь – в Микки и Мэллори, в Бонни и Клайда, потому что ты никогда в них не играла. И пока не сыграешь, будешь постоянно вот так попадать, как сегодня – потому что не надо пытаться. Надо делать. Будешь пытаться – будешь всю жизнь делать только то, чего хочет твой boyfriend и мобильник с космополитеном. Понимаешь? Это так просто – взять и переломить свою жизнь. Не сломать. Именно переломить. В ту сторону, которая тебе нужна. Просто страшно. И всё. И никто тогда тебя не найдёт, и тебе не придётся никого просить, чтобы за тебя отомстили – потому что ты сама будешь и месть, и закон, и весь мир. Только трудно это, Юль, и вряд ли у тебя получится. Потому что, я так думаю, если ты будешь весь мир, то и вокруг тебя будешь только ты. А ты так не сможешь. Не доросла ты до собственной теории, и до мечты не доросла. Мало придумать теорию – надо быть честным по отношению к ней. Понимаешь? И иметь совесть и силу признаться, что сам ещё мал, если это так. Помнишь, ты вспоминала Христа? Он отправился в своё путешествие тоже не сразу. А когда до него дошло, что его теория ему впору, что он в ней не болтается, как рэппер в трубах. Ясно? А ты ещё маленькая. Пиши стихи, что ли, Юль – оно как-то тебе больше подходит. И для здоровья вреда меньше.
ЮЛЯ. А ты, Маш?
МАША. Я?.. Я не хочу больше умирать, если ты об этом. Слишком многое от меня зависит. Понимаешь?
ЮЛЯ. Не очень…
МАША. Я сегодня убила двух человек. Это неплохо, если учесть, что это были за люди, и вообще – посмотреть на это с точки зрения банальной справедливости. Хорошие, плохие – неважно. На свете вообще мало по-настоящему важных вещей. Мне раньше казалось, что то, о чём я думаю дома – важно, потому что это для себя, а я и есть самый важный человек на свете. Когда я их слушала, Пашка этого и этого… как его там… а, фиг с ним, мне казалось, что важно то, что у меня есть работа, потому что это даёт мне возможность развиваться и не быть таким же быдлом, как они – им ведь, что изнасиловать, что убить, что высморкаться – всё равно…
ЮЛЯ. Ну да…
МАША. А потом я убила одного. Потом второго. И что? Я какое-то время слушала себя и на какое-то время мне тоже стало страшно – потому что ничего не изменилось. Ничего не понимаешь? Свет не померк, небо не задрожало, голос не пролился с неба, куст не загорелся, всадники не прискакали… Миру плевать на то, что мы делаем. Всему миру, тому в котором мы живём, плевать. Только у ментов работы прибавилось – да и то, проволынят пару недель и закроют дело, да ещё и с облегчением, потому что умерли не какие-нибудь нормальные люди, которые могли пользу принести, а уроды, которые ничего больше не сопрут, никого не ограбят и не изнасилуют.
ЮЛЯ. Ну и что? А ты сама?
МАША. А что я сама? Я не воображаю себя больше каким-то там листом… Человек – не лист. Человек – это… Это, блин…
ЮЛЯ. Что?
МАША. Да не знаю я, что. Но человек не убивает просто так. Он вообще не убивает. Есть куча людей в этом мире, прямо рядом с нами, которые умудрились прожить свою жизнь не то что не загоняясь или не убивая, а не сперев даже с работы коробки скрепок. Думаю, я теперь буду думать об этом. Но не много. Вообще надо больше действовать. Жизнь слишком серьёзная штука, чтобы тратить её на смерть и метафизику. Я подумала – помнишь, ты говорила про великую войну окна с понедельником? На ней стопудово без перемен. Всегда без перемен – и всё больше убитых… Потому что до фига говорим и думаем. Додуматься можно фиг знает до чего. И договориться тоже фиг знает до чего. Не это главное. Главное – то, что останется.
ЮЛЯ. Голова болит.
МАША. Вот я и говорю – много думаешь. Поехали, шеф.
З а н а в е с.
